Лангедок: сказание об альбигойцах
Автор: Олег Чернэ
Представляя в восьмом номере Code de Vino вина Лангедока, мы не могли обойти стороной историю этого интереснейшего региона, сыгравшего особую роль в европейской истории. В наши дни на историю принято смотреть с несколько упрощенных позиций, определяя характер эпохи через доминирующие в ней символы. Между тем, каждая эпоха в истории характеризуется, прежде всего, качеством и особенностями переживания людей, их восприятием мира, их взглядами на собственное развитие. И надо сказать, что те самые популярные символы практически не раскрывают современному человеку суть этих процессов, особенно когда речь идет о многообразии различных тенденций и течений в культуре. Поэтому нет и речи о реальном знании истории там, где отсутствует связь с сознанием людей конкретной эпохи.
«И поэтому изучать старое — это очень важное деяние, и мы стараемся не отрываться от корней… Мы стараемся на расстоянии тоже почувствовать, как думали наши предки, чем они жили, проникнуться этим, и потом уже шагнуть вперед. А без этого было бы очень трудно. Не узнав старое, мы не можем двигаться вперед», — говорил на страницах Code de Vino настоятель алавердийского монастыря митрополит Давид.
Лангедок в эпоху средневековья предложил европейскому обществу своеобразную альтернативу, условно говоря, колониальному формату, в котором идеология играет вспомогательную роль для обоснования политических нужд. Близость арабской Испании, где шел диалог культур, где расцветала медицина и философия, поэзия и математика, сказалась и на Лангедоке, где была предпринята попытка пересмотреть возможности европейской культуры в плане совершенствования человеческой природы через взращивание определенных состояний. И особая роль в этом процессе была отведена именно вину. Что это были за состояния, каковы были предпосылки формирования этих процессов и причем здесь, собственно, вино — об этом в нашей традиционной авторской рубрике.
Описывать связь альбигойцев с вином — нечто сродни написанию зороастрийских гимнов. Требуется находиться то ли в состоянии откровения, то ли рядом с хорошей бутылочкой из Лангедока — того региона, где, собственно, совокупное проявление этих действий (а именно так я назвал бы катаров, или альбигойцев на французский манер) нашло свое выражение.
В общем, обоснованной статьи не получится, хотя есть куда обратиться за этим обоснованием — к Авесте или к богине Апас, которую протоиндусы обожествляли не меньше, чем я, к примеру, Chateau Pontet Canet 2005 года или Каберне Совиньон Кармело Патти 2002-го!
Итак, вопрос в возлиянии, а что это будет — молоко, сок растений, сома или вино — решать вам. В любом случае, жидкость — это единственное, что в нашей природе реально представляет трехмерное пространство как в движении, так и в покое. Вода находится в трехмерном состоянии и подвергается изменению, или брожению, что меняет ее свойства. Таким образом, в некоторых своих проявлениях вода представляет не только собственно стихию воды, но и огонь, так как процесс брожения есть вечный огонь.
Вино как носитель огня символизирует процесс, известный у индусов как Агни, а у зороастрийцев как Атар. Этому огню служили и поклонялись. Вино выражало собой идею огня и воды, данное соединение также известно как Сома. А у зороастрийцев данная связь называлась Аша.
То есть было необходимо усилие (прежде всего связанное с потреблением сомы), чтобы сохранять эту связь. Поддержание состояния включало в себя настройку, и вкушение пространства соединялось с пониманием процесса его преобразования, ферментации. Зороастр потреблял вино как воплощение Аша, укрепляя свою связь с богом. Здесь мы встречаемся с одним очень важным понятием — увязыванием жизни человека и его настройкой на бога, что позволяло ему совершенствоваться или изменять себя, утончая свою природу. Данный процесс понимался как Митра. Это позволяло зороастру создавать бессмертное тело и подготавливать свою душу — урван.
Все вышесказанное следует понимать с позиции зарождения очень интересного культа, который постепенно трансформировался в идею совершенного человека. Его основы были сформированы под воздействием связей вавилонских и иудейских земель, зороастрийской и библейской традиций. То есть еще до появления христианства мы можем наблюдать очень интересный набор изменений, которые стали условием формирования манихейства — синкретической религии, которую можно назвать религиозным гностицизмом (гнозис — знание, греч.), построенным на вере в герметические знания, где в высший ранг возводилась роль пространства, вернее, его силы ставились выше определения этого пространства.
Но, несмотря на такую иерархию, здесь не было пассивной эзотеричности на современный манер в духе «то, не знаю, что»: последователи учения не только настраивались на высшие силы, но и учились переживать данную настройку. Это называлось «испить герметического вина» и характеризовалось умением находиться в контролируемом экстатическом состоянии, что указывает нам на изначальный культ Диониса, разительно отличающийся от культа Вакха, в котором экстатическое состояние не было контролируемым.
Таким образом, мы наблюдаем некий продукт, включающий в себя зороастрийские, персидские, иудейские и христианские элементы. Центром этого слияния стала, пожалуй, Эдесса (некогда ассирийский город на юго-востоке современной Турции).
Данный сплав мы можем также назвать Вардесанской школой (по имени гностика Вардесана). Именно она внедрила христианство и одновременно подготовила почву для манихейства. Но наиболее интересно здесь то, что сам процесс переживания получает здесь название софия (мудрость, мастерство, греч.) как определенное психическое переживание, которое отличается от вакхического состояния, но роднится с состоянием орфическим (орфизм, мистическая ранняя античная традиция, особо почитала Диониса). Здесь также закладываются основы еще одного крайне интересного учения, которое впоследствии проявится у богомилов в Болгарии (антиклерикальная традиция в средневековом христианстве, повлиявшая на формирование учения альбигойцев).
И здесь возникает очень интересный вопрос: не стали ли фракийцы, впоследствии населившие Балканы, народом, который сформировался как раз под влиянием синкретических и гностических учений начала новой эры (манихейства, учения Вардесана и т. д.)?
В этом случае мы получаем очень интересную связь: фракийский бог вина Загрей является своего рода противовесом римскому богу вина Вакху. То есть когда культ Диониса умер, он раздробился на две ветви: культ Вакха и культ Загрея, в основе которого лежит не столько культура виноделия, сколько переживание состояний, о которых мы говорили выше.
Для того чтобы воспроизвести состояние Софии, понадобилось материализовать процесс, который в наше время и в условиях нашего понимания мы соотносим с виноделием. По мере того, как последователи того же Вардесана начали, так сказать, уходить в материализацию психического процесса, выражая его в форме некого поведенческого эквивалента (что мы можем наблюдать в манихействе), параллельно возникает раскол этого течения. Это привело к появлению учения раннего христианского богослова Маркиона, который был одним из первых, кто пытался создать Новый Завет.
Маркион выдвинул или развил учение апостола Павла и, собственно, оказал решающее влияние на формирование учения богомилов в Болгарии. Получается довольно интересный процесс: с одной стороны, раздвоение гностических учений (а то и деление на три ветви, если мы возьмем манихейство), а с другой — удивительное проявление последнего на Балканах, где одни школы выражают идею реального, физического вина, а другие — духовного.
Конечно, мы не будем вдаваться в религиозную суть учений, но формирование двух гностических христианских школ в Месопотамии, по сути, сформировало учение Мани, или учение о совершенном человеке.
Хотя оно и вобрало в себя упомянутые направления, но при этом оно рассматривается как самостоятельное и уводит нас к Учению о жемчужине. Жемчужина – это некое знание, которое, согласно Мани, Иисус получил в Египте и посредством которого он овладел совершенством. То есть, по всей видимости, Мани рассматривал Христа как совершенного человека. Впоследствии мы встречаем это и у катаров. Для Мани плодом жизни становится жемчужина, которую как бы употребил Иисус Христос.
Здесь мы опять возвращаемся к фракийцам и задаем себе вопрос: а не является ли культ Загрея хранителем этой жемчужины и не есть ли винный камень ее прототип? Почему потребление вина стало причастием? Не заложен ли здесь намек на то, что жемчуг и винный камень — одно и то же или почти одно и то же?
Если мы посмотрим в прошлое, то именно жемчуг и винный камень стали первыми кристаллами, которые усваивал человек. Более того, и кристалл, и винный камень формируются в жидкости и в ней же растворяются. А в древности вода не была обязательным атрибутом при крещении, важен был эль, изготовленный по особому рецепту. Эль и есть, собственно, кристалл, растворенный в воде или вине. В общем, мы имеем дело с некой «водой жизни» и, конечно, можем лишь догадываться, о чем идет речь.
Но судя по тому, что в процессе переноса из Египта учение Христа как бы наложилось на знания Месопотамии, основой мы можем считать винный культ, который был связан еще с Мардуком (верховное божество вавилонского пантеона; в середине I тысячелетия до н. э. все вавилонские божества считались воплощениями Мардука). Безусловно, здесь мы сталкиваемся и с шумерским эпосом о Гильгамеше, который также искал этот священный кристалл или траву жизни.
Собственно, идея процесса увязывания понималась как знание, которое, кстати, соотносилось с идеей крещения. То есть сам процесс крещения воспринимался как завязывание чего-то, что проявилось в создании целого учения мандеизма (гностическое учение, сохранившее до наших дней). Мандеи соотносили данный ритуал с идеей эманации, что приводит нас к пониманию важнейшей роли Иоанна-крестителя. Но нас здесь интересует вопрос ритуального принятия вина как процесса увязывания, или эманирования, пространства, то есть вино как священное омовение.
Формирование концепции Совершенного
Гностические учения Месопотамии при всей своей разнородности имеют одну важную общую особенность — попытку увязать воедино различные учения, в первую очередь, с христианскими идеями и ценностями. Все это порождает важнейшую фигуру в истории — пророка Мани, создавшего учение, известное как манихейство (кстати, оно моложе, чем тот же мандеизм).
Данное учение представляет, по сути, своеобразную формулу, задачей которой было настраивать человека на совершенствование посредством жизни, ритуальных псалмов, служения. Именно в манихействе уже к середине III века формируется направление, связанное с идеей Совершенного, которое в его максимальном проявлении мы увидим впоследствии у катаров.
Возникает лишь вопрос: почему данное совершенствование было отодвинуто от Иерусалима и ушло сначала на Балканы, а затем в Италию и Францию? Ведь для Совершенных всегда крайне важным аспектом было место. Получается, что тот же юг Франции воспринимался ими как более значимый, чем Иерусалим? Отгадку мы можем найти в деревне Ренн-ле-Шато с помощью тамплиеров, которые обосновались там первыми, построив замок, и за которыми затем последовали катары.
Возможно, это было связано с путями перемещения божественных образов, а может, даже с более важной задачей — активной защитой от зла, искусством, которое также развивалась на Святой земле параллельно познанию добра.
Также вероятно, это могло быть связано с ориентацией на Авалон, священную зону кельтов, но факт остается фактом: катары селятся в местах, которые очень даже пригодны для виноделия. То есть они не едут на север, в район Гластонбери, где, собственно, и определен Авалон, а оседают гораздо южнее, на одной параллели с ним, но в местах с совсем иными кондициями и вегетативными возможностями.
Конечно, попытки открыто уличить альбигойцев в принятии вина никогда не оканчивались успехом, но идея очищения, соотносящаяся с омовением, соединяет их с идеей Мани о необходимости быть чистым. Так что же они принимали в своих обрядах?
Альбигойцы как реализация культа Диониса
Как и манихейство, движение катаров представляет собой собирательную религию, но если во времена Мани все строилось вокруг него самого, то у катаров все сложнее. Разделение внутри катаров на разные уровни (среди которых можно выделить простых людей, служащих, жрецов и Совершенных) серьезно влияет не только на идеи последователей этого направления, но и на их поведение. То есть все, что делают Совершенные, не может быть доступно простым верующим, в задачу которых входило просто быть хорошими людьми и воздерживаться от всего, что могло понизить, ухудшить их качества или разрушить их.
Получается, что Совершенные разделяли мир так же, как и в манихействе, — по сознательному принципу или, если хотите, по возможности настройки на Святой Дух. И если одним вино было во вред, то другим, наоборот, необходимо. Как, в каких пропорциях, кому и для чего — сегодня сказать сложно, так как это связано с путем высвобождения, который провозглашали Совершенные.
Разгадку мы можем поискать в знаменитом гностическом трактате «Pistis Sofia» (предположительно, II в., сохранился лишь в позднем коптском переводе), где все пространство определяет, по сути, Демиург. А значит, для Совершенных ничто не могло быть препятствием, если Святой Дух указывал им, что надо делать. Важно было пестовать дух — идея, которая получает свое массовое выражение во времена Крестовых походов, когда различные религиозные ордена балансировали на грани еретических учений.
То есть до точки ожидания конца света (1000-й год от рождества Христова) учение было привязано больше к Востоку, затем оно стало все активнее уходить на север, где многое сделали павликиане, которые продолжили идею злого бога, развернутую Мани.
Как бы то ни было, в результате своего соединения идеи культа Загрея, Мани и павликиан порождают на Балканах богомилов, продвигающих идею совершенствования, где есть очень интересное понятие «хорошего» и «плохого» вина. Болгарский Мавруд становится символом вина, которое следует употреблять, — этакая завуалированная идея священного вина, или Кагора.
Описывая весь этот, простите, «альбигойский беспредел», я хочу дойти лишь до одного: увязать понятие вина и архитектуры, благо у нас имеется и подходящее место — Орлеан, пространство которого представляет, пожалуй, самую живую архитектуру тамплиеров, храмовников (в Орлеан, кстати, по всей вероятности, изначально богомилы и пришли в начале XI века из Фландрии). И здесь мы обнаруживаем уже достаточно открытое отношение к вину всех будущих катаров, в отличие от Лангедока, где была введена дифференциация в потреблении вина, скорее всего, по принципу развития контроля головы.
Вероятно, здесь заложено еще более интересное понимание, связанное с тем, что катары, вслед за павликианами, рассматривали тело Христа как совершенное, вне-земное, следовательно, ничто не могло представлять это тело, если оно истекало из физического. Это важный момент, связанный с ролью вина: тот, кто не мог воспринять тело Христа посредством вина и хлеба, не должен был, с позиции учения, принимать его. А те, кто мог усвоить эту пищу, не превращая ее в отходы, могли принимать вино и хлеб, сливаясь с телом Христа.
Это значит, что здесь достигалось такое состояние напряжения усваивания, что это делало альбигойцев, Совершенных, реально совершенными — не по названию, а по возможностям! И если это так, то тогда понятна идея связи катары-вино-Совершенные. В общем, здесь мы получаем то, ради чего и создавался культ Загрея и что отличает его от культа Вакха. Если в первом случае это мистерия преобразования, то во втором — просто пьянка. Ведь действительно, божественное можно увеличивать за счет веры и напряжения в вере, а не за счет принятия чего-то и уж тем более не за счет простого потребления вина, которое может скорее отвлечь, чем способствовать углублению веры.
Можно выделить следующие статусы у катаров: прихожанин, младший сын, старший сын, священник, епископ и Совершенный. Понятно, что, только начиная с сана священника, разрешалось потреблять вино, так как тело и сознание на этом этапе было подготовлено к воссоединению.
Прихожане или просто верующие, по сути, не рассматривались как те, кто находится в вере, так как они не работали над совершенствованием, они лишь верили в него. Это очень интересная концепция, которая отличала катаров от католической церкви и сближала с тамплиерами. Совершенный — это тот, кто излучает свет и посредством него способен воссоединиться с Таинственным, которое представляла концепция Грааля. И сам процесс евхаристии здесь отличен, а может он как раз таков, каким и должен быть.
В общем, понимание альбигойцев, или катаров, и их связь с вином — это тема, которая уводит нас в законы совершенствования человеческого тела, где даже сожжение на костре не рассматривалось так, как на это смотрим сегодня мы. При достижении состояния эманации истинного света ничто внешнее не могло рассматриваться представителями этих учений серьезно, и получается, что сам факт сожжения катаров во время Крестовых походов таит в себе ключ, знание о совершенном человеке, где принятие вина реализовывало одну из задач совершенствования — не питья ради, а свершения для.